Гарольд покраснел, стал шаркать ногами и что-то бормотать. Мол, он ничего такого не думает, но он должен побеспокоиться о моей безопасности, как я беспокоилась о нем, когда он был маленьким. И все это время Дженет сидела у разделочного стола, теребила оладью и бросала на своего муженька взгляды, из-за которых мне хотелось ее придушить — будто она считала, что он неоперившийся петушок, пытающийся говорить как юрист. Затем Дженет встала и спросила, может ли она «воспользоваться удобствами». Я еле сдержалась, чтобы не сказать, какое это будет облегчение, если она выйдет хотя бы на пару минут.

«Спасибо, мама Луиза, — сказала она. — Я ненадолго. Нам с Гарри нужно скоро уезжать. Если вы считаете, что не можете поехать на назначенную встречу, нам больше не о чем говорить».

— Какая прелесть, — заметил Ральф.

— Моему терпению настал конец, я и так сдерживалась слишком долго. «Я всегда прихожу на встречи, Дженет Чесс, — отрезала я, — но только на те, которые назначаю сама. И мне нет дела до тех визитов, о которых за меня договариваются другие». Она воздела руки вверх, как будто я была самым неразумным человеком на земле, и оставила нас наедине с Гарольдом. Он смотрел на меня огромными карими глазами так, словно ждал извинений. Мне даже начало казаться, уж не следует ли извиниться, только бы с его лица исчезло выражение коккер-спаниеля, но я этого не сделала. Ни за что. Я просто смотрела на него, и вскоре он не выдержал и сказал, чтобы я перестала сердиться. Гарольд сказал, что он просто беспокоится, как я тут живу совсем одна и, мол, он просто пытался быть хорошим сыном, а Дженет — хорошей дочерью.

«Думаю, я понимаю, — сухо ответила я, — но ты должен бы знать, что любовь и участие выражаются совсем иначе, не плетением закулисных интриг».

Тогда Гарольд поднялся и заявил, что они с Джен вовсе ничего не плели. Он взглянул в сторону туалета, когда говорил, и я поняла, что истинный смысл его фразы заключается в том, что это Джен не считает их действия плетением интриг. Он сказал, что все произошло не так, как я думаю, — что Литчфилд позвонил ему, а не наоборот.

"Ладно, — сказала я, — но почему тогда ты не положил трубку, когда понял, по какому поводу он звонит? Ведь это было нечестно с его стороны.

Что на тебя нашло, Гарольд?"

— Он стал ходить кругами — я даже думала, что он начнет извиняться, — когда вернулась Дженет, и тут произошло такое!.. Она спросила, где мои бриллиантовые серьги, которые они подарили мне на Рождество. Это была настолько резкая смена темы разговора, что поначалу я могла только брызгать слюной и думала, как бы действительно не сойти с ума. Но в конце концов мне удалось сказать, что они лежат на китайском блюде на комоде в спальне, как и всегда. У меня есть шкатулка для драгоценностей, но я держу эти серьги и еще пару хороших вещичек сверху, потому что от одного вида их у меня поднимается настроение. Кроме того, сережки дешевенькие, вряд ли кто-нибудь вломится в дом, чтобы украсть их. То же самое можно сказать о моем обручальном кольце и камее из слоновой кости, их я тоже держу на блюде. Луиза виновато посмотрела на Ральфа. Тот снова пожал ее руку.

Женщина улыбнулась и глубоко вздохнула:

— Это выше моих сил.

— Если ты не хочешь рассказывать…

— Нет, мне необходимо выговориться… Но только все равно после определенного момента я не могу припомнить, что же именно произошло. Все было так ужасно. Видишь ли, Дженет сказала, что она знает, где я их храню, но сережек там нет. Обручальное кольцо на месте, камея тоже, а вот серег нет. Я пошла проверить, и она оказалась права. Мы все перевернули, заглядывали во все углы, но не нашли. Они исчезли.

Теперь Луиза обеими руками вцепилась в Ральфа и говорила, казалось, только для застежки его куртки.

— Мы вынули всю одежду из комода… Гарольд отодвинул комод от стены и заглянул под него… Под кровать и под диван… И, казалось, каждый раз, когда я смотрела на Дженет, она поглядывала на меня своими сладенькими, широко открытыми глазками. Сладенькими, как тающее масло, и ей не надо было ничего говорить вслух, потому что я и так все знала. «Видишь? Понимаешь теперь, как прав доктор Литчфилд, позвонив нам, и как правы мы, договорившись о встрече? И какая же ты глупая. Потому что тебе настоятельно необходимо находиться в таком месте, как Ривервью Эстейт, и происходящее тому доказательство. Ты потеряла замечательные серьги, наш подарок к Рождеству, у тебя серьезные нарушения процесса мышления, доказательства налицо. Еще немного, и ты забудешь выключить газ… Иди душ…»

Луиза снова заплакала, и от ее слез у Ральфа защемило в груди — это были глубокие, скорбные рыдания человека, пристыженного до глубины души.

Луиза спрятала лицо у него на плече. Ральф крепче обнял ее. «Луиза, — подумал он. — Наша Луиза». Но нет: ему больше не нравилось такое обращение, если вообще когда-нибудь нравилось.

«Моя Луиза», — подумал он, и в тот же момент, как будто с одобрения некой великой силы, день снова начал наполняться светом. Звуки приобрели новый резонанс. Ральф взглянул на свои руки, переплетенные с руками Луизы, и увидел приятные, серо-голубые нимбы цвета сигаретного дыма вокруг них.

Ауры вернулись.

— Следовало выставить их за дверь в ту же минуту, когда ты поняла, что серьги исчезли, — услышал он свой голос, и каждое слово звучало отдельно.

Уникально. — В ту же секунду.

— О, теперь я это понимаю, — сказала Луиза. — Она только и ждала, когда я заглотну наживку, но я была так расстроена — сначала пререканиями по поводу поездки в Бангор, затем историей о том, что мой врач поведал им то, что обязан был хранить в тайне, а в довершение ко всему выяснилось, что я потеряла самую драгоценную из своих вещей. И знаешь, в чем вся соль?

Именно она обнаружила исчезновение сережек. И ты станешь винить меня, что я не знала, как мне поступить?

— Нет, — ответил Ральф, поднося ее руку к губам. Движение их рук в воздухе обрело звучание, напоминая хриплый шорох ладони, скользящей по шерстяному одеялу, и на мгновение он ясно увидел форму своих губ на тыльной стороне ее правой перчатки, отпечатанных в голубом поцелуе.

Луиза улыбнулась:

— Спасибо, Ральф.

— Всегда рад служить.

— Мне кажется, тебе отлично известно, чем все закончилось, да?

Джен сказала: «Вам действительно нужна забота, мама Луиза, доктор Литчфилд говорит, что вы вступили в ту пору жизни, когда человек уже не может позаботиться о себе сам, поэтому мы и подумали о Ривервью Эстейт. Простите, что прогневали вас, но действовать нужно было быстро. Теперь вы видите почему».

Ральф взглянул вверх. Небо казалось водопадом зелено-синего огня, перемежаемого редкими облаками, похожими на хромированные аэромобили.

Посмотрев вниз, он увидел Розали, по-прежнему лежащую у подножия холма.

Темно-серая «веревочка» уходила вверх от ее морды, покачиваясь на прохладном октябрьском ветру.

— И тогда я просто вышла из себя… — Луиза помолчала, улыбаясь.

Ральф подумал, что это первая за целый день улыбка, выражающая неподдельный юмор, а не только приятные эмоции. — Совсем не просто. Окажись тогда рядом мой внучатый племянник, он сказал бы: «Няня стала ядерной».

Ральф рассмеялся, и Луиза смеялась вместе с ним, но ее смех звучал несколько натянуто.

— Меня раздражало лишь одно: Дженет знала, что это произойдет.

Она хотела, чтобы я взорвалась, потому что знает, как потом меня терзает чувство вины. И это так. Я закричала, чтобы они убирались к чертовой матери. Гарольд выглядел так, будто ему хотелось провалиться сквозь землю — крики всегда приводили его в замешательство, — но Джен сидела, сложив на коленях, улыбалась и даже кивала головой, как бы говоря: «Все правильно, мама Луиза, продолжай, выпусти яд из своих старых кишок, а когда он весь выйдет, возможно, ты внемлешь голосу разума».

Луиза тяжело вздохнула:

— А затем что-то произошло. Правда, я не уверена, что именно.