Было ли больно? Ральф не мог вспомнить. Он помнил лишь непритворный крик ужаса, вырвавшийся из груди Джонни, и собственную уверенность, что рыба откусит ему пару пальцев правой руки.

Он помнил свой крик о помощи, но Джонни лишь пятился назад, лицо его стало мертвенно-бледным, а рот превратился в полоску отвращения. Ральф что есть мочи махал рукой, но рыбина вцепилась мертвой хваткой, усы (ядовитые усы, из-за них я проведу остаток жизни в инвалидной коляске) обвивались вокруг запястья, черные глаза неотрывно смотрели на него. Наконец Ральфу удалось ударить рыбину о дерево, перебив ей хребет.

Она, по-прежнему извиваясь, упала на траву, и Ральф наступил на рыбу ногой.

Изо рта изрыгнулась блевотина кишок, а из того места, куда вонзился каблук Ральфа, вырвался липкий поток окровавленной икры. Именно тогда он понял, что это не Царь-рыба, а Царица-рыба.

Ральф перевел взгляд на свою окровавленную, всю в крупных чешуйках руку и завыл, как банши <Banshee (ирл., миф.) — дух, стоны которого предвещают смерть.>. Когда, пытаясь успокоить брата, Джонни прикоснулся к его руке, Ральф бросился наутек и без передышки бежал до самого дома, а потом весь день отказывался выходить из своей комнаты. Прошло больше времени, прежде чем он смог съесть кусочек рыбы. С тех пор он вообще не имел с рыбами никаких дел.

До настоящего момента.

— Ральф?

Голос Луизы… Но какой далекий! Очень далекий!

— Ты должен немедленно что-то сделать! Не позволяй останавливать себя!

Теперь Ральф понял, что за красную шаль на коленях матери он принял окровавленную икру, устилавшую колени Кровавого Царя, который тянулся к Ральфу через это ужасное покрывало в притворной заботе.

Что-то случилось, Ральф? Где болит? Скажи своей мамочке.

— Ты не моя мать!

Нет. Я Царица рыб! Вообще-то я могу стать кем захочу. Возможно, тебе это не известно, но изменение формы тела стало почетным, проверенным временем обычаем Дерри.

— Ты знаком с зеленым человеком, который приходил к Луизе?

Конечно! Я знаю почти всех, проживающих по соседству!

Но Ральф подметил мгновенное замешательство на чешуйчатой физиономии. Вновь запылал шрам на руке, и Ральф осознал: даже если сейчас Луиза и рядом, вряд ли она может его видеть.

Царица-рыба источала пульсирующее, яркое свечение, постепенно окутывающее Ральфа. Свечение красное, а не черное, и это был саван; теперь Ральф знал, каково находиться внутри него, каково быть пойманным в паутину, сотканную из самых ужасных страхов, самых тяжелых переживаний, делающих душу больной. И не существовало возможности выхода, нельзя было разрезать этот саван так, как он вспорол саван, окружавший кольцо Эда.

«Если мне и удастся освободиться, — подумал Ральф, — то только мощным, быстрым рывком».

Ральф по-прежнему держал в руке серьгу. Теперь он зажал ее так, что острие застежки выглядывало между двумя пальцами, которые шестьдесят три года назад пыталась откусить рыбина. А потом вознес краткую молитву, но молился он не Господу, а зеленому человеку Луизы.

Рыбина еще немного наклонилась вперед, коварная ухмылка разлилась по безносой морде. Зубы внутри этой вялой ухмылки теперь казались еще длиннее и острее. Ральф заметил капли бесцветной жидкости, стекающие по усам, и подумал: "Яд. Провести оставшуюся жизнь в инвалидной коляске.

Боже, как я боюсь. Боюсь до смерти".

Луиза, крича очень издалека: — Торопись, Ральф! ТЕБЕ НАДО СПЕШИТЬ! А где-то ближе кричал маленький мальчик, кричал и размахивал ею, пытаясь освободить пальцы, похороненные в пасти беременного чудовища, не желающего разжимать челюсти.

Рыбина наклонилась еще ниже. Зашуршало платье, и Ральф уловил аромат духов своей матери — «Святая Елена», — смешанный с тошнотворным рыбьим запахом.

Я намерена довести дело, порученное Эду Дипно, до успешного конца, Ральф. Я сделаю все, чтобы мальчик, о котором толковали твои друзья, умер на руках матери, и мне не терпится увидеть его смерть. Я славно потрудилась в Дерри, а это значит, что мне придется покончить с тобой прямо сейчас, незамедлительно. Я… Ральф шагнул в сторону тухлого зловония. И теперь под абрисом фигуры своей матери, под очертаниями Царицы-рыбы, он начал замечать совсем иную фигуру. Фигуру яркого человека, красного мужчины с холодными глазами и безжалостным ртом. Этот мужчина напоминал Христа, виденного Ральфом пару секунд назад… Но не того, изображение которого висело на стене кухни его матери.

Выражение удивления прокралось в рыбьи глаза… И в холодные зрачки красного мужчины.

Что ты делаешь? Прочь от меня! Или тебе хочется провести остаток жизни в инвалидной коляске?

— О, я рассчитываю даже на худшее — дни моих побед определенно остались позади.

Голос набирал силу, он звучал, как голос его матери в минуты гнева. Слушайся меня, мой мальчик. Слушайся и не прекословь.

На мгновение приказ, отданный голосом, столь похожим на голос его матери, заставил Ральфа усомниться в своей правоте. Но затем он продолжил движение. Царица-рыба, откинувшись назад, забила хвостом под домашним платьем.

ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

— Не знаю, возможно, я хочу, просто хочу дернуть тебя за усы.

Убедиться, реальны ли они.

И собрав всю силу воли, чтобы не закричать и не убежать, Ральф протянул вперед правую руку. Серьга Луизы ощущалась в кулаке теплым маленьким камешком. Да и сама Луиза казалась очень близкой, что было вовсе не удивительно, учитывая, сколько ее ауры он поглотил. Возможно, теперь Луиза стала частью его самого. Ощущение ее присутствия приносило глубокое успокоение.

Нет, ты не посмеешь! Тебя сразу же парализует!

— Рыбы не ядовиты — это всего лишь выдумка десятилетнего ребенка, еще более испуганного, чем я.

Ральф потянулся к усам правой рукой с зажатой между пальцами сережкой штырьком вперед, и массивная чешуйчатая голова отпрянула назад, как он и предполагал в глубине души. Голова стала раскалываться и изменяться, пропуская поток красной ауры. «Если боль имеет цвет, подумал Ральф, — то вот он». И прежде чем изменения пошли дальше, прежде чем существо, теперь уже ясно видимое — высокий, холодно-красивый блондин со сверкающими красными глазами, — смогло выбраться из созданного им самим иллюзорного сияния, Ральф воткнул острый штырек сережки прямо в черный, выпученный рыбий глаз чудовища.

Создание загудело — как цикада — и попыталось отступить назад.

Хвост защелкал, как лист плотной бумаги, попавший в лопасти вентилятора.

Существо сдвинулось в кресле, которое изменялось, превращаясь в подобие трона, высеченного из оранжевого камня. А затем хвост исчез, Царица-рыба исчезла, и теперь сам Кровавый Царь с искаженным от боли и удивления лицом восседал на своем троне. Один его глаз, красный, как у рыси в отблесках пожара, уставился на Ральфа; другой же был наполнен яростным, разбивающимся сверканием бриллиантов. Левой рукой Ральф потянулся к покрывалу из рыбьей икры, отбросил его прочь, но ничего не увидел, кроме черноты другой стороны уродца.

Другой стороны савана. Выхода.

Тебя предупредили, проклятый Шот-таймер! И ты считаешь, что можешь дергать меня за усы? Что ж, посмотрим. Посмотрим!

И вновь Кровавый Царь подался на своем троне вперед, губы его искривились, а уцелевший глаз источал красное свечение. Ральф с трудом сдержал желание отдернуть опустевшую правую руку. Вместо этого он протянул ее к открывшемуся рту Кровавого Царя, рту, намеревавшемуся проглотить его руку, как в давние дни это пыталась проделать рыбина.

Нечто — не плоть — облепило его руку, а затем начало жалить, как тысяча оводов. Одновременно Ральф почувствовал, как настоящие зубы — нет, клыки — впились в его руку. Через секунду, самое большее две.

Кровавый Царь прокусит ему запястье и проглотит кисть.

Ральф закрыл глаза и моментально вошел в мысленный поток концентрации, позволяющий совершать перемещения между уровнями, — его боль и страх не стали здесь барьером, препятствием. Только на этот раз целью было не движение, а запуск в ход. Клото и Лахесис имплантировали мину-ловушку в его руку, и теперь пришло время воспользоваться ею.