Ральф вновь вцепился в штурвал. Эд оттолкнул его, заехав кулаком в челюсть. В ушах у Ральфа зазвенело громким, чистым, серебристым звуком. Мир превратился в серую, зернистую газетную фотографию.
— РАЛЬФ! ТОРОПИСЬ!
Кричала Луиза, и теперь она была в ужасе. Ральф знал — почему; время истекло. У него осталось секунд десять-двадцать в лучшем случае. Он вновь подался вперед, но на сей раз не к Эду, а к фотографии Элен и Натали Дипно, прикрывающей альтиметр. Ральф схватил ее, поднял… А затем смял. Он не знал, на какую именно реакцию надеется, но то, что последовало за его действиями, превысило все ожидания.
— ОТДАЙ ИХ НАЗАД! — завопил Эд. Позабыв о штурвале, он бросился за фотографией. И тут Ральф вновь увидел человека, образ которого запечатлелся в его памяти в тот день, когда Эд избил Элен, — человека, очевидно, несчастного и запуганного силами, овладевшими им. Слезы текли по щекам Эда.
Ральф смущенно подумал: «Неужели он плакал все это время?»
— ВЕРНИ ИХ МНЕ! — взвыл Эд, но Ральф больше не был уверен, что крик обращен именно к нему; Ральфу показалось, что его бывший сосед взывает к существу, вошедшему в его жизнь, убедившемуся, что ему такое подходит, а потом просто забравшему эту жизнь. Луизина серьга посверкивала в щеке Эда, напоминая украшение, используемое варварами во время погребальных ритуалов. — ВЕРНИ ИХ МНЕ! ОНИ МОИ!
Ральф держал смятую фотографию вне досягаемости Эда. Эд рванулся вперед, ремень безопасности врезался ему в живот, и Ральф что есть силы ударил Эда по горлу, чувствуя одновременно неописуемую смесь удовлетворения и отвращения, когда удар пришелся по острому, выпирающему кадыку. Эд откинулся к стенке кабины, от боли и растерянности его глаза вылезали из орбит, руки вцепились в горло. Изнутри вырвался сдавленный хрип. Ральф ринулся к штурвалу, увидев, что Общественный центр с бешеной скоростью набрасывается на самолет. Он снова повернул штурвал до отказа налево, а под ним — прямо под ним — Общественный центр стал смещаться в угол лобового стекла самолета, который вскоре прекратит свое существование… Но двигался он с агонизирующей неповоротливостью. Внезапно Ральф ощутил в кабине какой-то запах — слабый, приятный, знакомый аромат. Не успев подумать, что бы это могло быть, он увидел нечто, полностью выбившее его из колеи. Увиденное оказалось тележкой для мороженого, иногда разъезжавшей по Гаррис-авеню.
«Боже мой, — подумал Ральф, скорее ощущая растерянность, чем страх. — Кажется, мне придется умереть в глубоком холоде среди мороженого и сливок».
Запах усиливался, а когда его плеч коснулись чьи-то руки, Ральф понял, что это Луиза Чесс.
— Поднимайся вверх! — крикнула она. — Ральф, глупый, тебе необходимо… Не раздумывая, он сделал это. Внутри него что-то щелкнуло, и Ральф услышал продолжение ее фразы тем странным, проникающим образом, более напоминающим мысли, чем речь:
— … Подняться! Оттолкнись ногами!
«Слишком поздно», — подумал он, но тем не менее подчинился, отталкиваясь ногами от приборной доски. Луиза поднималась рядом с ним сквозь столб существования, в то время как «Чироки» стремительно преодолевал последнюю сотню футов, отделявшую его от земли. Взлетая вверх, Ральф внезапно почувствовал, как энергия Луизы обернулась вокруг него и дернула назад наподобие каната. Ральфа пронзило секундное тошнотворное ощущение полета в двух направлениях.
Ральф бросил последний взгляд на Эда, прислонившегося к стенке кабины, но по-настоящему он его не видел вовсе. Грозовая желто-серая аура исчезла. Эд также исчез, похороненный в черном, как ночь в аду, саване.
А затем они с Луизой падали и летели одновременно.
Глава тридцатая
За мгновение до взрыва Сьюзен Дэй, стоя в горячих лучах софитов перед Общественным центром, проживая последние секунды своей сказочной, противоречивой жизни, говорила:
— Я приехала в Дерри не для того, чтобы исцелять, оскорблять или подстрекать — данная ситуация вышла за рамки политических соображений.
Насилие не может быть правым. Я здесь, чтобы попросить вас отбросить предвзятость и риторику, чтобы помочь вам изыскать возможность помочь друг другу. Отвернитесь от привлекательности… Высокие окна вдоль южной стены Общественного центра внезапно озарились сверкающим белым свечением, а затем взорвались.
«Чироки» не затронул тележку для мороженого, но она все равно не уцелела. Самолет, совершив в воздухе последний кульбит, врезался в автостоянку в двадцати пяти футах от забора, на котором ранее тем же днем Луиза поддергивала сползающую нижнюю юбку. Крылья с треском отвалились, кабина пилота совершила увлекательное путешествие через пассажирский отсек.
Фюзеляж взлетел в воздух с яростью бутылки шампанского, помешенной в микроволновую печь. Посыпалось стекло. Хвост навис над туловищем «Чироки» наподобие жала умирающего скорпиона, наталкиваясь на крышу «додж»-фургона с надписью:
«ЗАЩИТИМ ПРАВО ЖЕНЩИН НА ВЫБОР!»
Раздался яростный взрыв, сопровождаемый скрежетом металла.
— Боже… — начал было один из полицейских, стоявших на краю автостоянки, а затем «С-4», спрятанный внутри коробки, взорвался огромным серым глобусом флегмы, ударившись об остатки панели управления, откуда во все стороны торчали оборванные провода. Пластиковая взрывчатка оглушительно взорвалась, освещая беговую дорожку Бэсси-парка, превращая автостоянку в ураган белого света и шрапнели. Джона Лейдекера, стоявшего под ней. Общественного центра и беседовавшего с полицейским штата, взрывной волной отбросило в двери и пронесло по всему вестибюлю. Он ударился о стену и рухнул без сознания на осколки стекла. Но по сравнению с человеком, с которым он беседовал, ему просто повезло; полицейского штата отшвырнуло на колонну, расположенную между дверьми, и разорвало пополам.
Ряды автомобилей защитили Общественный центр от более тяжелых разрушений, но это благословение будет понято намного позднее. Внутри более двух тысяч человек сначала замерли, не понимая, что им следует предпринять, и еще более не осознавая, что же они только что увидели: на их глазах самая знаменитая феминистка Америки была обезглавлена рваным осколком стекла. Ее голова пролетела над шестью рядами, словно странный белый мяч в светлом парике.
Пока не погас свет, никто не поддался панике.
Семьдесят один человек погиб в панической давке, когда все ринулись к выходу, а на следующий день «Дерри ньюс» пестрела заголовками, называющими случившееся величайшей трагедией. Ральф Робертс мог бы сказать, что, учитывая все обстоятельства, они еще счастливо отделались. Очень счастливо.
На балконе северной стороны сидела Соня Дэнвилл — женщина со сходящими с лица синяками последнего в ее жизни избиения со стороны мужчины и обнимала за плечи сына Патрика. Книжка-раскраска с изображением Рональда и майора Мак-Чиза лежала у него на коленях, но малыш успел раскрасить лишь золотистые арки. Не то чтобы он потерял интерес, просто ему в голову пришла собственная картинка, и, как это часто происходило с ним в подобных случаях, она пришла словно по принуждению. Большую часть дня малыш размышлял над происшествием в Хай-Ридж — дым, жара, испуганные женщины и два ангела, спустившиеся, чтобы спасти их, — но его чудесная идея перекрыла все эти мысли, и он принялся увлеченно рисовать. Вскоре Патрику показалось, что он почти живет в мире, созданном его воображением и нарисованном фломастерами.
Он был удивительно хорошим художником, несмотря на столь юный возраст («Мой маленький гений», — иногда называла его Соня), и его рисунок был намного лучше, чем картинка для раскрашивания на обратной стороне. То, что удалось выполнить до того, как отключилось электричество, могло бы стать гордостью одаренного студента-первокурсника школы искусств. Посередине листа поднималась в небо темная, сложенная из закопченного камня башня <Автор имеет в виду свой роман «Темная башня».>. Ее окружало поле роз, настолько красных, что, казалось, они вот-вот оживут. С одной стороны стоял мужчина в выцветших голубых джинсах. Плоскую грудь перекрещивала портупея; с каждого бока свисало по кобуре. А на самом верху башни мужчина в красном взирал на Стрелка со смешанным выражением ненависти и страха. Его руки, упирающиеся в парапет, также были красны.