«Из всех вещей, доставляющих радость в наших шоттаймеровских жизнях, сон, определенно, самое лучшее», — подумал Ральф.

И снова на улице бушевал ветер (теперь его завывание доносилось очень издалека), а когда Ральф ощутил, что волны огромной реки приняли его, он наконец-то смог определить чувство, охватившее его, когда Луиза, обвив его рукой, легко и доверчиво, словно ребенок, уснула рядом. У этого переживания множество имен — мир, безмятежность, исполнение желаний, — но теперь, когда дует ветер, а Луиза слегка похрапывает во сне, Ральфу показалось, что это одна из тех редких вещей, которые известны, но абсолютно не называемы: структура, аура, возможно, целый уровень существования в потоке бытия.

Это был нежный и гладкий красновато-коричневый цвет покоя; это тишина, следующая за выполнением трудного и такого важного задания.

Когда снова подул ветер, донося отдаленные звуки сирен, Ральф его не услышал. Он спал. Ему приснилось, что он вставал в туалет, и он предполагал, что то был не сон. Ему снилось, что они с Луизой занимались медленной, сладостной, восхитительной любовью, и это также вполне могло оказаться не сном. Если и были другие сны или моменты пробуждения, он их не помнил, и на сей раз не было никакого резкого подъема в три или четыре часа утра. Они проспали — иногда раздельно, но чаще прижавшись друг к другу — до семи часов субботнего вечера; почти двадцать два часа, и этим все сказано. С заходом солнца Луиза приготовила завтрак — великолепные пышные оладьи, бекон, жареный картофель. Пока она хлопотала в кухне, Ральф пытался напрячь мускул, спрятанный глубоко в мозгу, — стараясь вызвать ощущение щелчка. Но у него не получилось. Когда попробовала Луиза, у нее тоже ничего не вышло, хотя Ральф мог поклясться, что на мгновение она вспыхнула, и он увидел газовую плиту прямо сквозь нее.

— Вот и к лучшему, — сделала вывод Луиза, расставляя тарелки.

— Наверное, — согласился Ральф, по-прежнему считая, однако, что у него все получилось бы, потеряй он вместо кольца, отобранного у Атропоса, кольцо, подаренное Кэролайн, — его мучило ощущение, что некий короткий, но значительный отрезок его жизни вычеркнут навсегда.

А спустя две ночи глубокого, беспробудного сна ауры тоже стали бледнеть. На следующей неделе они исчезли полностью, и Ральф начал думать, уж не приснилось ли ему все это в диковинном сне. Он знал, что это не так, но все труднее и труднее было верить в знание. Конечно, на правой руке остался шрам, но и тут Ральф сомневался, уж не берет ли шрам свое происхождение в тех годах, когда в его волосах не блестела седина, но в глубине души он по-прежнему верил, что старость — это миф, или сон, или нечто, предназначенное для людей, не таких особенных, как он.

ЭПИЛОГ. УХОД СТРАЖА СМЕРТИ (II)

Второго января 1994 года Луиза Чесс стала Луизой Робертс. К алтарю ее вел сын, Гарольд. Жена Гарольда не почтила своим присутствием церемонию бракосочетания; она осталась в Бангоре. Ральф подозревал, что у нее бронхит. Однако он решил держать свои подозрения при себе, не очень-то разочарованный отсутствием Дженет Чесс. Шафером жениха был детектив Джон Лейдекер, до сих пор носивший гипсовую повязку на правой руке, однако иные свидетельства обстоятельств, чуть не убивших его, отсутствовали. Лейдекер провел четыре дня в глубокой коме, но он понимал, что ему очень повезло: кроме полицейского штата, стоявшего рядом с ним во время взрыва, жертвами стали еще шестеро полицейских, причем двое погибших входили в команду самого Лейдекера.

Подружкой невесты была Симона Кастонья, а тост на праздничной церемонии произносил человек, любивший повторять, что его зовут Джо Уайзер и что теперь он стал старше и мудрее. Триггер Вашон разразился сбивчивой, но чистосердечной тирадой, закончив ее следующим пожеланием: «Пусть эти двое проживут до ста пятидесяти и никогда не знают ревматизма и запоров!» Когда Ральф и Луиза, в волосах которых все еще белели зернышки риса, вышли из дома для приемов, к ним подошел старик с высоким лбом в облачке белых пушистых волос. В руках у него была книга.

— Мои поздравления, Ральф, — сказал он. — Поздравляю, Луиза.

— Спасибо, Дор, — поблагодарил Ральф.

— Нам не хватало тебя, — заметила Луиза. — Разве ты не получил приглашения? Фэй сказал, что он отдал его тебе.

— Конечно, Фэй передал мне приглашение. Да, о да, но я не хожу на мероприятия, если они проводятся в помещении. Слишком тесно. А на похоронах еще хуже. Вот, это для вас. Я не завернул, потому что мой артрит обострился.

Ральф принял подарок. Им оказался сборник стихов под названием «Звери, пришедшие к соглашению». Фамилия поэта — Стивен Добинс — вызвала у Ральфа холодок, но он не понимал, почему именно.

— Спасибо, — поблагодарил он Дорренса.

— Конечно, хуже, чем его последние работы, но стихи все равно отличные. Добинс очень хорошо пишет.

— Мы будем читать их друг другу во время медового месяца, — сказала Луиза.

— Великолепное время для поэзии, — заметил Дорренс. — Возможно, самое лучшее. Уверен, вместе вы будете очень счастливы.

Старик пошел прочь, затем обернулся:

— Вы сделали очень важное дело. Лонг-таймеры остались довольны.

Он ушел. Луиза взглянула на Ральфа:

— О чем он говорил? Ты знаешь?

Ральф покачал головой. Он не знал, однако у него возникло ощущение, что он должен знать. Шрам на руке начал покалывать, как некогда, вызывая зуд глубоко в тканях.

— Лонг-таймеры, — протянула женщина. — Возможно, он имел в виду нас, Ральф, — в конце концов, вряд ли нас можно назвать неоперившимися птенцами.

— Может быть, именно это он и имел в виду, — согласился Ральф, но он знал и другое… И в ее глазах тоже таилось глубокое понимание.

В тот же день, когда Ральф и Луиза выражали свое согласие на совместную жизнь, забулдыга с зеленой аурой — у которого действительно был дядя, проживающий в Дэкстере, хотя дядюшка и не видел своего племянника-неудачника уже лет пять или даже больше, — брел по Строуфордпарку, щуря глаза от снега, ослепительно сияющего под ярким солнцем.

Он искал бутылки, которые можно будет сдать. Здорово, если бы денег хватило на пинту виски, но сойдет и пинта дешевого вина.

Неподалеку от кабины мужского туалета он заметил яркое сверкание металла. Возможно, это всего лишь солнце, отраженное от бутылочной пробки, но такие вещи обязательно нужно проверять. Может, десять центов… Хотя забулдыге показалось, что предмет сверкнул золотом. Он…

— Боже праведный! — воскликнул мужчина, подбирая обручальное кольцо, загадочным, почти мистическим образом оказавшееся на снегу. Он поднес кольцо поближе, чтобы рассмотреть надпись, выгравированную на внутренней стороне: