— Как бы я хотела, чтобы со мной было только это, пробормотала Луиза. Она открыла сумочку, без труда справившись с замком на этот раз, и достала пудреницу. Затем вздохнула и, даже не открывая, убрала пудреницу обратно. — Не могу. Знаю, что это ребячество, но не могу.

Ральф сунул руку в сумочку, достал пудреницу, открыл ее и поднес зеркало к лицу Луизы.

— Видишь? Не так уж плохо.

Луиза увернулась — так отворачивается вампир от крестного знамения. — Угу, — пробормотала женщина. — Убери его.

— Если ты пообещаешь рассказать мне, что произошло.

— Все что угодно, только убери зеркало.

Он убрал. Некоторое время Луиза молчала, наблюдая, как ее руки безостановочно открывают и закрывают замок сумочки. Ральф уже хотел было поторопить женщину с рассказом, когда она взглянула на него с выражением жалкого вызова.

— Так уж получается, что ты не единственный, кто не может спокойно спать по ночам, Ральф.

— О чем ты гово…

— Бессонница, — отрезала она. — Я ложусь спать и засыпаю так же, как и всегда, но теперь уже не сплю до самого утра. И даже хуже. С каждым днем я просыпаюсь все раньше и раньше.

Ральф попытался вспомнить, говорил ли Луизе об этом аспекте своей проблемы. Вряд ли.

— Почему ты так удивился? — спросила Луиза. — Ведь ты же не считаешь себя единственным человеком в мире, проводящим ночи без сна.

— Конечно, нет! — с долей возмущения ответил Ральф… Но не казалось ли ему частенько, что он единственный человек с таким видом бессонницы?

Беспомощно наблюдающий, как постепенно, минута за минутой, час за часом разъедается время, отведенное ему на сон? Это было диким вариантом китайской пытки водой.

— Когда это началось? — спросил он.

— За месяц или два до смерти Кэрол.

— И сколько ты теперь спишь?

— Около часа начиная с октября. — Она говорила спокойно, но Ральф уловил робкое подрагивание ее голоса, означающее затаившуюся глубоко внутри панику. — Судя по тому, как развиваются события, к Рождеству я вообще перестану спать, и если это действительно случится, смогу ли я выжить? Я уже сейчас еле выдерживаю.

Ральф хотел что-то сказать, но задал первый пришедший в голову вопрос:

— Почему тогда я никогда не видел свет в твоих окнах?

— Думаю, по той же причине, по которой и ты редко включаешь свет по ночам, — сказала она. — Я прожила в одном месте тридцать пять лет, и мне не нужно включать свет, чтобы найти дорогу. К тому же я не привыкла делиться своими проблемами с посторонними. Если постоянно включать свет в два часа ночи, рано или поздно кто-нибудь обратит на это внимание. Пойдет слушок, и тогда кумушки начнут задавать вопросы. А я не люблю, когда суют нос в мои дела, и не отношусь к тем людям, которые испытывают потребность всякий раз, когда у них случается запор, сообщать об этом в газету.

Ральф рассмеялся. Луиза недоуменно взглянула на него, затем тоже засмеялась.

Рука Ральфа по-прежнему обнимала женщину (или она самовольно вернулась на место, после того как Ральф убрал ее? Ральф не знал, да и не стал задумываться), и он прижал ее к себе. На этот раз Луиза мягко прильнула к нему; ее окаменелость прошла, и Ральф был доволен.

— Ты ведь не надо мной смеешься, Ральф?

— Нет. Абсолютно.

Улыбаясь, она кивнула:

— Тогда это хорошо. Ты никогда не замечал, как я хожу по гостиной?

— Нет.

— Это потому, что перед моим домом нет уличного фонаря. Зато перед твоим есть. Я много раз видела тебя сидящим в кресле, смотрящим на улицу или пьющим чай.

«А я-то всегда считал, что я один!» — подумал Ральф, а затем внезапно в его голове — одновременно смешной и тревожный — промелькнул вопрос.

Сколько раз она видела его ковыряющим в носу? Или в промежности?

Прочитав мысли Ральфа или заметив, как краска заливает его щеки, Луиза сказала:

— Я видела лишь очертания фигуры, к тому же ты всегда в халате.

Так что не стоит беспокоиться об этом. И я надеюсь, ты понимаешь, что я не стала бы смотреть, займись ты чем-то, не предназначенным для чужого глаза.

Ведь не в сарае же меня воспитывали.

Ральф улыбнулся, похлопав ее по руке:

— Я знаю, Луиза. Просто для меня это… Сюрприз. Выяснить, что когда я сидел и смотрел на улицу, кто-то смотрел на меня.

Она улыбнулась ему улыбкой, говорящей: «Не беспокойся, Ральф, для меня ты был всего лишь частью декорации».

Он поразмышлял немного над значением этой улыбки, затем снова вернулся к теме разговора:

— Так что же случилось, Луиза? Почему ты сидела здесь и плакала?

Только ли из-за бессонницы? Если так, то я сочувствую. Но ведь дело не только в этом?

Улыбка исчезла с лица женщины. Ее обтянутые перчатками руки снова сжались на коленях, и она хмуро взглянула на них.

— Есть вещи похуже бессонницы. Предательство, например. Особенно если предают люди, которых очень любишь.

Луиза замолчала. Ральф не торопил ее. Он смотрел на Розали, которая, казалось, тоже смотрела на него. Возможно, на них двоих.

— Ты знаешь, что у нас, кроме общей проблемы, еще и общий врач, Ральф?

— Ты тоже ходишь к Литчфилду?

— Обычно ходила к нему. Мне его порекомендовала Кэролайн.

Однако больше я к нему не пойду. Мы с ним в расчете. — Она поджала губы. —Сукин сын!

— А что случилось?

— Почти целый год я ждала, когда все наладится само собой — как говорится, природа возьмет свое. Не то чтобы я не помогала природе.

Возможно, мы испробовали множество одинаковых средств. — Сотовый мед? — снова улыбнувшись, спросил Ральф. Он не смог сдержаться. «Какой поразительный денек, — подумал он. — Столько событий, а ведь до вечера еще далеко».

— Сотовый мед? А он помогает?

— Нет, — расплываясь в улыбке, ответил Ральф, — абсолютно не помогает, но на вкус великолепен!

Луиза рассмеялась и обеими руками сжала его левую руку. Ральф ответил ей легким пожатием.

— Ты ведь не обращался по этому поводу к Литчфилду?

— Нет. Записался на прием, но затем отменил визит.

— Ты это сделал потому, что не доверяешь ему? Потому что он проглядел Кэролайн?

Ральф удивленно взглянул на женщину.

— Прости, — сказала Луиза. — Я не имела права задавать такой вопрос. — Да нет, ничего. Просто я удивлен, услышав эту мысль от кого-то другого. Что он… Видишь ли… Что он поставил неправильный диагноз.

— Ха! — Красивые глаза Луизы вспыхнули. — Это приходило на ум всем нам! Билл не мог поверить, что ты не притянул его к суду на следующий день после похорон Кэролайн. Конечно, в те дни я находилась по другую сторону баррикад, как бешеная защищая Литчфилда. Тебе когда-нибудь хотелось убить его?

— Нет. Мне уже семьдесят, и мне не хочется провести остаток дней за решеткой. К тому же — разве это воскресило бы Кэрол?

Луиза покачала головой.

Ральф сухо заметил:

— Однако то, что произошло с Кэрол, явилось причиной, почему я не хотел идти к нему. Я просто не мог доверять ему больше или, возможно… Не знаю… Нет, он действительно не мог объяснить причину. Наверняка он знал лишь то, что отменил визит к доктору Литчфилду, как и к Джеймсу Рою Хонгу, известному в некоторых кругах под кличкой «игловтыкатель». Этот последний визит он отменил по совету девяностодвух-или-трехлетнего старика, который, возможно, даже не помнит своего второго имени. Мысли Ральфа обратились к книге, которую дал ему старина Дор, и к стихотворению, называвшемуся «Стремление», Ральф не мог выбросить его из головы… Особенно то место, где поэт говорил о вещах, которые проходят мимо: неизведанные чувства, непрочитанные книги, неведомые острова, которые он никогда не увидит.

— Ральф? Ты здесь?

— Да, просто думал о Литчфилде. Размышлял, почему я отменил визит. Луиза похлопала его по руке:

— Радуйся, что ты сделал это. А я вот пошла.

— Расскажи мне. Луиза поежилась:

— Когда дело зашло так далеко, что я больше не могла выносить это, я пошла к нему и обо всем рассказала. На мою просьбу о снотворном Литчфилд ответил, что не может выписать рецепт — иногда у меня бывают нарушения сердечного ритма, а снотворное может ухудшить состояние.