«Брось меня! — крикнула Кэролайн. — Не забывай, я уже мертва! Следи за человеком в белом, Ральф! Ва…»

Волна, стеклянно-зеленая, с белой пенистой опушкой, взметнулась на высоту десяти футов. Она прокатилась по песку, замораживая мошонку Ральфа своим холодом и погребая голову Кэролайн под пенистой шапкой. Когда волна отступила, Ральф издал крик ужаса, обратив взгляд к равнодушному синему небу. Отступающая волна за считанные секунды проделала то, на что радиации потребовался месяц, — она унесла волосы Кэролайн, сделав ее лысой. И нимб над ее головой, в том месте, из которого выходила «веревочка», стал выпирать бугром.

«Нет, Кэролайн!» — завопил Ральф, разгребая песок еще быстрее.

Тот становился все более сырым и тяжелым.

«Брось меня, — сказала Кэролайн. С каждым словом из ее рта вылетало черно-серое облачко. — Это опухоль мозга, она не операбельна, поэтому не трать время на эту часть сна. Какого черта, тернист и долог путь в Эдем, любимый, так что не трать себя по мелочам. Но тебе необходимо следить…» «Кэролайн, я не понимаю, о чем ты говоришь!»

Еще одна волна окатила Ральфа по пояс, снова скрывая голову Кэролайн из вида. Когда волна отступила, бугристое место на нимбе Кэролайн стало открываться.

«Очень скоро ты все поймешь», — объявила Кэролайн, а затем опухоль на ее голове лопнула со звуком, подобным удару молотка по куску мяса. Кровавая дымка взметнулась в чистый, пахнущий морской солью воздух, и полчища черных жуков не больше таракана стали выползать из нее. Ральфу никогда не приходилось видеть ничего подобного — даже во сне это вызвало почти истерическое отвращение. Ему хотелось убежать прочь, оставив Кэролайн одну, но он застыл на месте, настолько пораженный происходящим, что не мог даже пошевелить пальцем, не то что подняться с колен.

Часть черных жуков снова забралась в Кэролайн через черную дыру ее кричащего рта, но большинство сбегало вниз по щекам и плечу на мокрый песок. Они не сводили обвиняющих, злых зрачков с Ральфа. «Во всем виноват только ты, — казалось, говорили они. — Ты мог спасти ее, Ральф, если бы был лучше».

«Кэролайн!» — крикнул Ральф. Он протянул к ней руки, затем отдернул, испугавшись черных жуков, которые по-прежнему струились из ее головы. А сзади в своем собственном маленьком «конверте» темноты сидела Розали, мрачно взирая на него с зажатой теперь в зубах потрепанной chapeau <Шляпа (франц.)> Мак-Говерна.

Один глаз Кэролайн выпал, скатившись на мокрый песок, словно комочек ежевичного желе. Жуки теперь вырывались из пустой глазницы.

«Кэролайн! — кричал Ральф. — Кэролайн! Кэро…»

— …лайн! Кэролайн! Кэр… Неожиданно, в момент осознание того, что сон закончился, Ральф упал.

Полное осознание пришло уже на полу спальни. Ему удалось смягчить падение, вытянув руку вперед, — возможно, таким образом он избавил себя от сильнейшего удара головой, однако спровоцировал вспышку боли в левом боку под повязкой. И все же боль пересиливали чувство страха, отвращение, ужасная, болезненная тоска — но более всего переполняющая все его существо благодарность. Кошмар — без сомнения, самый ужасный сон из всех снившихся ему — кончился, и он снова пребывал в мире реальных вещей.

Ральф снял полурасстегнутую пижамную куртку, проверил, не прошла ли кровь сквозь повязку, затем сел. Эти действия лишили его последних сил; мысль о том, чтобы подняться — даже для того, чтобы снова лечь в кровать, — сейчас была не выполнима. Возможно, немного позже, когда его замирающее в панике сердце немного успокоится.

«Могут ли люди умереть от приснившегося кошмара?» — размышлял Ральф и в ответ услышал голос Джо Уайзера:

"Конечно, могут, Ральф, хотя патологоанатомы, производящие вскрытие, в графе «Причина смерти» предпочитают писать «Самоубийство».

Дрожа от пережитого во сне, Ральф сидел на полу, обхватив колени правой рукой. Он ни капли не сомневался — некоторые сны обладают такой силой, что вполне могут и убить. Детали сновидения начинали размываться, но Ральф по-прежнему отлично помнил его конец: глухой звук, словно от удара молотком по толстому куску говядины, и отвратительные полчища жуков, выползающих из головы Кэролайн. Жуки были упитанными и шустрыми, а почему бы и нет? Они же объедались мозгом его умершей жены.

Ральф, издав полустон-полувсхлип, провел левой ладонью по лицу, чем вызвал еще одну вспышку боли в боку. Ладонь его стала липкой от пота.

За чем, говорила она, ему нужно следить? За ловушками человека в белом? Нет, за следами, а не ловушками <Игра слов: trap — ловушка, track — след (англ.).>. За следами человека в белом, чем бы это ни было.

Говорила ли она что-то еще? Может, да, а может, и нет. Вспомнить точно он не мог, ну и что? Ради Бога, ведь все происходило во сне, во сне, а в отличие от фантастических толкований, предмета постоянного интереса всякого бульварного чтива, сны ничего не доказывают и не имеют никакого значения.

Когда человек засыпает, его мозг превращается в некое подобие крысы, рыскающей по закромам в большинстве своем бесполезных воспоминаний о событиях не столь отдаленных, выискивая не то, что могло бы оказаться действительно ценным и даже полезным, а лишь яркие, памятные эпизоды. И это складывается в причудливый коллаж, нередко поражающий воображение, но все-таки чаще всего смыслом напоминающий лепет Натали Дипно. Пригодилась и собака, даже потерявшейся панаме Билла нашлось местечко, но это не имело смысла… Разве что завтра на ночь он не станет принимать анальгетики, даже если будет казаться, что от боли отнимается рука. Скорее всего, именно таблетка обезболивающего стала причиной ночного кошмара. С трудом поднявшись, Ральф присел на край кровати. Волна дурноты прошла по нему дуновением парашютного шелка, и он закрыл глаза, ожидая, пока это пройдет. На ощупь Ральф включил настольную лампу. Когда он открыл глаза, уголок спальни, освещенный теплым желтоватым светом, показался ему невероятно ярким и очень реальным.

Он взглянул на часы — хотя было только 1:48, Ральф почувствовал себя полностью проснувшимся и бодрым, несмотря на принятую таблетку. Он встал, медленно прошел в кухню, поставил чайник на газ. Затем прислонился к столу, потирая повязку на левом боку в попытке успокоить ноющую боль. Когда вода закипела, он залил кипятком пакетик «Слипитайм» <Игра слов: sleepy time (англ.) — «время для сна» и сорт чая.> — вот так шуточка, как раз для него, — затем с чашкой в руке прошел в гостиную. Усевшись в кресло, Ральф не стал включать лампу; ему хватало сияния уличных фонарей и мягкого света из спальни.

"Ну что же, — сказал себе он. — Снова я здесь, первый ряд, центр.

Начинайте представление".

Ральф не мог сказать точно, сколько времени прошло, но постепенно ноющая боль в боку утихла, а чай из горячего стал еле теплым. Уловив боковым зрением какое-то движение, он повернул голову, ожидая увидеть Розали, но это была не собака. Двое мужчин вышли на веранду одного из домов на противоположной стороне Гаррис-авеню. Ральф не мог определить точное месторасположение и цвет дома — оранжевые фонари, предмет постоянных забот муниципалитета, давали много света, но мешали различать истинные цвета — впрочем, Ральф видел, что отделка сильно контрастирует с основным тоном.

Так на Гаррис-авеню был отделан только один дом, и принадлежал он Мэй Лочер.

Двое мужчин, стоявших на веранде этого дома, были очень низкорослыми, не выше четырех футов. Казалось, их окружала зеленоватая аура. Их одинаковые белые халаты напоминали одеяния врачей в старых телесериалах.

Один из коротышек что-то держал в руке. Ральф прищурился. Он не мог понять, что это такое, но оно имело острый и голодный вид. Ральф не стал бы клясться на Библии, что это нож, но ему показалось, что такое вполне возможно. Да, это действительно мог быть нож.

Первой мыслью Ральфа было то, что эти мужчины смахивают на пришельцев, прилетевших на НЛО, какими их показывали в старых фильмах типа «Коммуны» или «Небесного огня». Вторая его мысль была о том, что он снова заснул, сидя в кресле, и даже не заметил этого.